“Система позволяла проводить стабильную денежно-кредитную политику, но была не до конца совершенна”

Если начать издалека, с того, каковы роль центрального банка и денежно-кредитной политики в экономике, то предыдущие 15 лет мы все де-факто находились в режиме фиксированного обменного курса, поддержанного связкой фискальной и денежно-кредитной политик. Нацфонд аккумулировал все накопления из нефтегазовых отраслей, инвестировал их за рубежом для того, чтобы не допускать серьезного укрепления курса тенге. Это так называемый макроэкономический инструментарий для борьбы с голландской болезнью и всем остальным негативом. Поскольку резервы, в принципе, всегда были достаточно большие в процентном выражении относительно ВВП - порядка 30%, все это позволяло защищать экономику от различных шоков. Стрессы для нас - это серьезное изменение цен на нефть, ускорение или замедление роста в Китае или аналогичные события в России. Это приблизительно те каналы, которые оказывают на нас влияние. Ну, и иногда вступает в действие глобальный канал, как в 2008-2010 годах или в 2007 году, когда у нас закрывается доступ к мировым рынкам капитала. Именно так произошло в 2007 году для нашего банковского сектора. В этом смысле финансовая система в предыдущих реинкарнациях позволяла проводить стабильную экономическую политику, но все равно она была не до конца совершенной, поскольку в определенный период времени - 1999, 2009 и 2013-14 годах, оказываемое давление вынуждало проводить корректировки. Мы живем при одной реальности, связанной с определенным курсом, а потом нам надо перейти от Т80 к Т120 за доллар, затем и к Т150 и к Т180. Потому что в какой-то момент этот номинальный обменный курс не позволяет в реальном измерении отвечать вызовам времени. То есть с одной стороны - это была реальность, с другой - все это породило определенную политическую экономику вокруг обесценения тенге. Рынок и население в целом ожидают определенную девальвацию и между проведением корректировок время от времени происходят спекулятивные атаки, рост нервозности и высоких девальвационных ожиданий. Это, в свою очередь, влияет на экономику через высокую долларизацию. Население предпочитает держать накопления в долларах, смягчая внутренние шоки, связанные с решениями центрального банка. Все это создает большую неопределенность у инвесторов и бизнес-сообщества, поскольку трудно прогнозировать развитие событий. Последняя корректировка показала, что достаточно сложным оказалось и восприятие рынком, хотя сама корректировка была проведена в диапазоне 20-25%. Если сравнить с коррекцией, которая была в России, то там это 120% за прошлый год, декабрь к январю. В большинстве экономик валюты девальвировались на 20-30%. Это то, что происходило раньше. Таким образом, вопрос в том, может ли дальше такая система быть устойчивой, и является ли она наиболее подготовленной к имеющимся внешним шокам. Надо упомянуть и о том, что консенсус-прогноз состоит в том, что в ближайшие 10 лет цены на нефть, скорее всего, высокими не будут, а очень много оценок, что они будут болтаться в коридоре $50-70 за баррель и иногда совсем уходить куда-то вниз, и в этом смысле управление рисками в денежно-кредитной политике должно быть адекватно выстроено.

“В феврале 2014 года мы предполагали, что рубль может обесцениться до уровня в 50 за $1”

У корректировки февраля 2014 года было два основных смысла. Один из них - скорректировать диспропорции, которые возникли с 2009 по 2013 год, в том числе в связи с обесценением российского рубля. Причем произошедшего в условиях достаточно высоких цен на нефть. Для нас определенным триггером было обесценение с 26-28 рублей за доллар до 32. И с 2011 по 2013 год импорт российских товаров рос ежегодно на 15-20%. А во-вторых, мы понимали, что Россия движется к инфляционному таргетированию, у них более гибкое курсообразование. В феврале 2014 года мы считали, что пара рубль-доллар в 2014-2015 году будет обесцениваться, и, возможно, до уровня в 50 рублей за доллар. При проведении корректировки закладывали в своих расчетах возможность выдержать подобное обесценение. Понимая, что корректировка проводится не то что не ежедневно, но и не ежегодно, мы закладывали и снижение цены нефти до $60 за баррель. То есть все это было и реакцией на прошлое и в то же время форвард-подходом на будущее. Тогда, в феврале 2014 года, нам это все представлялось достаточно реалистичным развитием событий. Мы уже хотели бы начать переход к инфляционному таргетированию, но, как правило, но занимает от 3 до 5 лет. Понимается под этим, прежде всего, подготовка инструментария по управлению тенговой ликвидностью и влияние через эффективную ставку на таргет инфляции, а с другой стороны, подразумевается более гибкое курсообразование. Мы, в принципе, считали, что это одна из последних такого рода корректировок, которая должна закончиться по российскому сценарию расширением коридора и затем отказом от коридора и более гибким курсообразованием. Имелась в виду примерно такая последовательность. Когда летом расширяли границы коридора до Т170-188 за доллар (об оценках главы Нацбанка, делавшихся в тот момент, пожалуйста, Панорама №34 за 2014 год), понимание было таким, что корректировка была проведена с запасом, и расширение было свидетельством того, что мы ориентировались на определенное укрепление в период 2014 года, и, может быть, определенное обесценение в последующем.

“Выбор для монетарных властей - нырять ли вслед за рублем - был условным”

Но геополитические события и последовавшее начало обесценения рубля, более стремительное в ноябре и декабре, и на два месяца более ранний переход на свободное плавание привели к достаточно большим флуктуациям. Достаточно сказать, что у них в начале года было 32 рубля за доллар, а потом они достаточно быстро добежали до 55-60, а 16 декабря у них в один день было и 80 рублей за доллар, что абсолютный рекорд - обесценение на 120%. И это происходило на фоне коллапса нефтяных цен, практически до $45 за баррель, причем все крепко верили, что, скорее всего, цена на нефть пойдет еще дальше стремительно вниз. Понятно, у казахстанских монетарных властей был, подчеркиваю, условный выбор, нырять ли вместе со свободным плаванием российского рубля, Существовало понимание, что в России при всех обесценениях, которые были в 2009 году и ранее, настолько диверсифицированная и большая экономика, что она может позволить абсорбировать подобные шоки. Сегодня, когда мы наблюдаем колебания к доллару по 80 рублей в декабре и совершенно спокойно 49 рублей в мае - то это российские реалии. Если вернуться к моменту, когда доллар был 80 рублей в декабре, то все ожидали, что он может быть и 100, на их рынке были достаточно панические настроения. Но если 100 рублей за доллар, то старый паритет Т5 за рубль - Т500 - за доллар в апогее. И возвращаясь условно к сегодняшнему уровню в Т185 и возможными Т500, понятно, что это было абсолютно недопустимо. Мы не можем себе позволить такую волатильность и никогда не могли позволить. Поэтому твердо верили, что любые отскоки по нефти не вечны и заканчиваются периодами восстановления, и то же самое касается российского рубля. Фундаментально при 5-6% профицита текущего счета в российской экономике, даже несмотря на жесточайшие санкции, с учетом того, что они добывают 10 млн баррелей в день, и газ поставляют в Европу и полутриллионом долларов резервов на максимуме, на наш взгляд, такое обесценение рубля было не слишком логичным. Спрашивал у своих коллег, почему это произошло в тот момент, фундаментальные факторы никто не приводил с уверенностью. Сегодня цены на нефть находятся на уровне около $60 за баррель, не очень существенно выше декабрьских, Россия продолжает находиться под санкциями, не отменила свои контрсанкции, по-прежнему нет доступа к рынкам капитала, плюс в декабре был жесткий график выплат по долгам. Это кардинальные отличия от нашей ситуации, но тем не менее сейчас российские власти борются с укреплением рубля. Рубль укрепляется, и экономические власти делают вербальные интервенции, чтобы этого не происходило. Но доллар стоит 49, а тогда он стоил 80 рублей. То есть это вопрос психологического восприятия и определенной спекулятивной нервозности на рынке. Поскольку мы понимали, что такую волатильность привносить в казахстанскую экономику не нужно, и наши расчеты показывали, что два фактора - текущая курсовая политика и уровень фискальных резервов - позволяют выдержать этот стресс. По поводу резервов еще раз хотел сказать, что еще в период кризиса 2008-10 годов их уровень был в два раза ниже. Мы тогда спокойно справились с банковским кризисом, возникшим из-за слишком высоких внешних заимствований, были потрачены выделенные Президентом порядка $10 млрд из стабилизационного фонда, но даже при этом совокупные резервы не только восстановились, но и приблизились к $100 млрд. Мы чувствовали себя уверенно благодаря Нацфонду, сейчас мы чувствуем себя в два раза увереннее. У нас практически $70 млрд в Нацфонде, $28-29 млрд - размер ЗВР. Второе обстоятельство, что, по нашим расчетам, при цене нефти выше $55 за баррель мы не проедаем тело Нацфонда. То есть притоки в фонд у нас больше, чем оттоки. Мы в этот раз, даже осуществляя все регулярные трансферты ($8-9 млрд в год и программу “Нурлы жол” - $3-4 млрд), в состоянии не трогать стабилизационный портфель в $20 млрд и тело Нацфонда при цене нефти свыше $55 за баррель.

“Среди лучших в мире экспертов существует консенсус по поводу инфляционного таргетирования и того, что оставаться в рамках политики фиксированного обменного курса больше нельзя”

Тогда вопрос: зачем реформа, если у нас мощнейший Нацфонд, который позволяет демпфировать внешние проблемы как для бюджета, так и для денежно-кредитной политики, которые возникают? Затем у нас задана стабильность политики обменного курса, мы в коридоре Т170-188, рассчитанном примерно на те параметры, которые видим. Эти оценки оказались правильными, они позволили в этот турбулентный период не привнести внешнюю нестабильность. В сухом остатке мы через этот период прошли лучше, чем другие. Несмотря на переход к инфляционному таргетированию и снижение темпов роста цен, инфляция в России в первом квартале - 17%, в Казахстане - 5,2%. Экономический рост, мы ожидаем, будет у нас не меньше 3%, по оценкам Нацбанка. В России, скорее всего, спад будет около 3%. Есть разные оценки - 3,8%, 3,4%, 2,5%. Думаю, что ближе всего - минус 3%. Плюс у нас рост резервов по сравнению с январем 2014 года. Мы считаем, что через турбулентный период прошли нормально, при том, что давление было достаточно высоким, в том числе и внутреннее, частично искусственное. Поскольку мы наблюдали, что после заявления главы государства и совместного заявления с правительством в начале года в целом у нас нет давления ни на валютном рынке, ни на спотовом рынке тенговой ликвидности. Но вся эта история показывает, что, да, у нас хорошие краткосрочные ответы, но долгосрочно нужен переход к другой политике. И здесь организацией, которая так или иначе формулирует рекомендации, является МВФ. Мы обратились к нему за помощью, и в 2013, 2014 и 2015 годы очень тесно с ними работаем. Здесь есть разные подходы, но большинство таких стран, как наша, за последние 20 лет перешли к режиму инфляционного таргетирования. Можно задаться вопросом, а может быть, есть какой-то другой выбор? Кстати, читал одну из статей и хотелось бы прокомментировать. Мы работаем с МВФ и множеством консультантов, можно смело сказать, что мы так или иначе советовались со всеми лучшими специалистами в мире в сфере монетарной политики. Среди них есть консенсус по поводу инфляционного таргетирования и того, что оставаться в режиме фиксированного курса уже нельзя. Но была статья, где говорится о том, что Джейкоб Френкель рекомендует нам таргетировать номинальный ВВП. Но, во-первых, Джейкоб Френкель - это один из наших консультантов, к нему мы с большим уважением относимся. Он консультант Федерального резервного банка Нью- Йорка и профессор Гарвардского университета. Мы с ним работаем долгие годы, с 2004-го. Одна из его гипотез состояла в таргетировании ВВП, не хотел бы оценивать эту академическую модель. Но есть простой факт - это нигде еще не было реализовано. Хотим ли мы быть страной, на которой в первый раз проверяется та или иная гипотеза? Думаю, что вряд ли, все-таки надо идти по тому пути, по которому успешно прошло большинство стран с переходной экономикой, например, польский, чешский, новозеландский или австралийский центральные банки. Как правило, переход к инфляционному таргетированию был успешен для большинства стран. Конечно, российский опыт - это новый сценарий, как переходить к инфляционному таргетированию в условиях жесточайших санкций, но они тоже успешно перешли в конечном итоге. Курс отпустили, ситуация стабилизировалась, резервы не уменьшаются. В экономике очень большого шока не возникло. Я все же оптимист в том, что касается российской экономики, и считаю, что инфляция придет в норму и в течение 2016-2018 года начнется восстановительный рост. Да, и российская экономика, и австралийская также очень сырьевые, что похоже на нас. У перехода есть свои издержки, но надо выбирать, какой политики мы придерживаемся - предсказуемого, понятного, заранее объявляемого курса, либо все будет в таком же режиме, как раньше. Как показывает общественная реакция, то, что было раньше, не очень устраивает. Более того, в мировых экономиках с учетом неопределенности и высокой волатильности, власти переходят к экономической политике 2.0 или 3.0, которая позволяет населению и рынкам по крайней мере приготовиться к тем или иным изменениям. Не узнавать о них постфактум, а заранее. Поэтому мы и планировали начать переход к инфляционному таргетированию уже в 2014 году, к сожалению, эти события в России немного отложили переход. Предполагалось, что расширение коридора будет большим, а курс более гибким, но ситуацию надо было удержать. Мы это сделали и сейчас двигаемся в двух параллельных направлениях.

“Инфляционное таргетирование - это только на 30% более свободное курсообразование. Хорошей стороной ситуации с дефицитом ликвидности стало то, что мы нащупали инструмент в виде ключевой ставки”

Когда говорят инфляционное таргетирование, необходимо понимать, что свобода движения курса - это примерно 30% вопроса. 70% - это управление инфляцией через ставки. В предыдущие 15 лет у нас близко ничего подобного не было. Нацбанк очень символически участвовал в межбанковском кредитовании, только для того, чтобы погасить какие-то всплески. На сей раз этим очень активно занимались в ноябре-декабре, и если ежедневное участие обычно не больше $100 млн, то тогда запрос на тенге доходил до $3 млрд. Это происходило потому, что все “перевернулись” в доллары, и счет, по их мнению, шел на часы - до обеда будет девальвация или после обеда. Но поскольку ее не происходило, было такое напряжение - $3 млрд и высокие ставки - свыше 100%. То есть представляете, как рынок друг другу вместо понимания и солидарности предоставлял ликвидность под 100%? Это убийственно - не то что кредитовать экономику, можно и финансовые институты привести к кризису. Нацбанк решительно вмешался и снизил ставки со 100% до 15%. Долго было 15%, потом снизили до 14%, недавно произошло снижение до 13,75% по краткосрочным свопам под залог долларов. И ставки репо под залог гособлигаций мы снизили до 12%. И планируем снижать дальше, если не будет ажиотажа на рынке. У нас по идее ключевой ставкой должна была быть ставка рефинансирования. Она сейчас 5,5%, и за все эти годы она мало кому подавала сигнал - честно говоря, это не работающий инструмент.

Были тревожные моменты, когда было давление на валютном рынке в декабре и начале января. Мы ему противостояли. Но хорошая сторона в том, что мы нащупали появление некоего инструмента - ключевой ставки, которую можем использовать, и ощутили, что рынок ориентируется на это. Например, говорим, что ставка - 14%, и банки начинают ориентироваться на нее как на исходную и давать с учетом ее уровня кредиты в экономику.

“Мне кажется, у нас взвешенная, поэтапная, последовательная политика”

Будет ли ставка репо или ставка по валютным свопам превращаться в ключевую - сегодня это тот методологический вопрос, над которым мы работаем. Год-полтора, и выработаем все инструменты денежно-кредитной политики на тенговом рынке. И выбор правильного инструмента влияния на рынок зависит от многих моментов. Какова сама кредитная политика, как мы поддерживаем ставки кредитов в экономике. Хотя эта краткосрочная ликвидность, а не та долгосрочная, которую мы, кстати, также активно предоставляли в 2014 году. Важно, каким будет прогноз дефицита предоставления тенговой массы для рынка. Определенная часть исходит от “Самрук-Казыны”, часть - депозиты населения, заимствования, это все надо совместить с тем, что нужно краткосрочно от нас, уметь прогнозировать, не паниковать в какие-то моменты. Необходимо понимать, что процентный канал заработает, только если будет более свободное курсообразование. То есть надо будет расширить валютный коридор, или вообще от него отказываться при достаточно благоприятных внешних условиях. Президент поставил перед нами задачу перейти в течение 5 лет, это дедлайн, который нас ждет. Мы для себя поставили внутреннюю задачу перейти в течение трех лет, если будем готовы раньше, то будем переходить раньше, но все это зависит от множества обстоятельств. От того, насколько готова команда внутри Нацбанка, насколько правильно выстроены коммуникации с рынком, чтобы не было паники, как будет складываться внешняя ситуация. В целом мы с МВФ имеем полное понимание, их техническая помощь активно работает. У нас очень много консультантов мирового уровня, которые нам помогают решать те или иные методологические вопросы. То есть на сегодняшний день нет поводов для беспокойства, поскольку у нас огромные резервы, и они не проедаются даже при контрциклической экономической политике. С другой стороны, систему надо менять, для того чтобы она могла в большей степени абсорбировать те или иные шоки. Мне кажется, у нас взвешенная последовательная поэтапная политика, которая позволяет пройти региональный шторм. По ситуации в ближайшие три года мы считаем, что будем оперировать в условиях более транспарентной, предсказуемой и под¬отчетной экономической политики, которую хотим проводить, и именно об этом вся эта большая реформа в “100 шагов”. То есть государство должно быть понятным, и в это идеально вписывается инфляционное таргетирование. Сам дефицит тенговой ликвидности связан с высокими девальвационными ожиданиями. Все заявления должностных лиц уже прозвучали, и это не просто заклинания, есть четкие расчеты, которые позволяют говорить, что мы не допустим резких колебаний валютного курса в этом году, но это не значит, что мы во что-то вцепились и ничего не двигается. Изменения происходят, но последовательно, поэтапно. Ликвидность, которой не хватало, мы предоставляем несколькими инструментами - БРК мы предоставили определенные свопы годичные, до Т60 млрд, “Каз¬Агро” мы предоставили Т80 млрд из ЕНПФ, мы помогаем банковскому сектору пенсионными накоплениями начиная с июля прошлого года. В целом в прошлом году мы дали ликвидности на сумму около Т2 трлн за счет долгосрочных свопов и средств ЕНПФ. Жизнь, однако, показала, что это не увеличило кредитование первой десятки банков даже на 1%. Соответственно, мы понимаем, что предоставление долгосрочной ликвидности - это вопрос фискальной политики. Вся программа “Нурлы жол” - это $9 млрд заимствования от ВБ, ЕБРР и АБР, около $10 млрд, которые будут предоставляться для поддержки МСБ. Напоминаю, что был Т1 трлн, который предоставлялся через “Байтерек”. Сейчас Т130 млрд, начиная с июня, предоставляются на рефинансирование ипотеки банкам. А Т250 млрд будут предоставлены Казкому на решение проблемы NPL и Т250 млрд, как мы ожидаем, в сентябре-октябре правительство предоставит для решения проблемы NPL другим банкам.

“Всегда есть ожидания: давайте чуть-чуть “девальнем” и получим экономический рост”

Безусловно, 2015 год - это не год экономического бума в Казахстане. Всегда есть ожидания, а давайте мы “девальнем” чуть-чуть, и экономический рост будет выше - что нам стоит. Но на самом деле всегда, когда мы проводили корректировки тенге, то понимали, что страдает потребительский спрос со стороны населения. Незначительно кратковременно выигрывали компании-экспортеры и банковские агенты. Для банков это возможность быстро зафиксировать прибыль - с учетом того, что это после кризиса в ипотеке и не допущенного коллапса двух системообразующих банков (они обожглись на ипотеке и, в общем, возились вокруг потребительского кредитования, перегрев которого был тоже возможен, и к счастью, остановлен). Сейчас они в процессе восстановления своей реальной кредитной активности, не говорю про индустриализацию, а просто про самую ключевую роль - брать деньги от населения и предоставлять МСБ. Этот процесс в последние годы затормозился, реальный рост был в районе 5-7%, возможно, в этом году он будет в нижней точке диапазона, рост кредитного портфеля в 5%, что, безусловно, сказывается на том, что падают инвестиции и снижается экономический рост. Он мог бы сильнее снижаться, если бы не последовательная контрциклическая политика правительства. У нас реально очень льготные ставки для поддержки МСБ, либо отдельных поддерживаемых секторов, как перерабатывающая индустрия. И здесь мы двигаемся к координации фискальной и денежно-кредитной политик, каждая из которых имеет свою логику. Сегодня расширенная фискальная политика контрциклична и при этом, скажем так, проводится жесткая денежно-кредитная политика с постепенным ослаблением. Это то, что мы предлагаем. Либо можно пытаться решать вопросы низкой производительности за счет денежно-кредитной политики и ослабления тенге. Приведу один очень хороший пример. Есть такая страна Венесуэла, которая решала проблемы с помощью обесценения национальной валюты. Дозы были огромными, и в результате у них гиперинфляция, а производительности они никак не помогли. Обесценение тенге сказывается на покупательской способности населения, а с другой стороны, экспортному сектору это никак не помогает. Да, он экономит доллары, чтобы платить зарплату в тенге. Но сектор - это высококапитализированные предприятия, которым нужны валютные вливания. И вся их жизнь зависит от того, что на внешних рынках. Если это горнорудный сектор, то от того, что происходит в Китае, если нефтегазовый - от того, что происходит на Ближнем Востоке. Что касается цен, то мы ожидаем, что даже если нефть будет в коридоре $50-70, а правительство сократило расходы исходя из прогнозной цены на нефть в ближайшие три года в $50, то есть готовность к самому сложному развитию ситуации, даже если это будет в течение 3-5 лет. Второй мощный фактор - у нас в 2017 году при всех скептических оценках заработает Кашаган. Есть предварительные договоренности, что в 2020 году заработает Проект расширения на Тенгизе.

“Мы не видим ни одного банка, который бы не соответствовал норме не более чем в 10% NPL на конец года”

Мы посмотрели на ситуацию с NPL, а это наше наследство от бума 2004-2007 годов, которое выстрелило в 2008-2010 годах. Как помните, тогда 80% кредитования приходилось на 4 банка: Халык, БТА, Альянс и Казком. 80% тогдашней проблемы - это эти 4 банка. В “Альянсе” и БТА ситуация резко ухудшилась, и у Казкома были тоже достаточно существенные сложности. Эти банки прошли свой путь. Их проблемы решены, сейчас идет завершение восстановления активов БТА и Альянса, с другой стороны, их государство приватизировало, там более эффективные собственники, которые NPL сейчас занимаются, произошла еще и консолидация Казкома с БТА, Forte, Альянс и Темiр также объединились. Из оставшихся проблем из проблемного портфеля - свыше Т4 трлн, 75% - это Казком и БТА. Проблема NPL в Казахстане - это проблема максимум 3-4 банков. Потому что другие не были так сильно вовлечены в сектор недвижимости в абсолютном размере, во-вторых, все банки создали достаточные провизии. То есть у нас плохой портфель был достаточно спровизован, но не списывался, потому что не было политической воли. Она должна присутствовать с трех сторон: у правительства, которое пошло за последние два года навстречу очень существенно и решило подавляющее большинство проблем в налогообложении, воля к списаниям со стороны самих банков, ну и содействие, чтобы это стало возможным, со стороны Нацбанка. Мы предложили показать без розовых очков реальный уровень плохих кредитов. Был показан максимальный уровень в 35%. За счет того, что правительство проявило добрую волю и снизило большинство налоговых обязательств, которые возникают при списаниях, кроме индивидуального подоходного налога, банки пошли навстречу и снизили уровень проблемных кредитов с 35% до 23%. Большая работа уже проделана. Хотя, когда у банковского сектора примерно треть плохих кредитов, не очень верится в гениальность и эффективность этих ребят. На любом роуд-шоу, в котором мы участвуем с правительством, первый вопрос - “что у вас творится?”. “У вас что, война что-ли происходит, что за руины?” Мы говорим, что это не совсем справедливо, нам надо навести порядок в доме и просто сделать статистически определенные упражнения. Мы снизили уровень NPL до 23%, и теперь на очереди переход до 10%. В основном банки имеют спровизованный портфель, который позволяет производить списания. И проблемные долги в старых портфелях уже ниже нормы. Внутри того, что осталось - 75% это Казком и БТА, они объединились. Сейчас мы приняли новое законодательство, которое позволяет плохие активы отдать БТА, хорошие - Казкому. Казком будет “хорошим” банком, БТА - “плохим банком”. И у “плохого банка” БТА мы просто отзовем лицензию, и все. И тогда у Казкома уровень NPL в середине года будет 13%, в конце года - 10%. Плюс на ситуацию повлияют Т250 млрд, которые даются через Фонд проблемных кредитов сейчас, и еще часть средств из второго транша в Т250 млрд. Вот решение 75% проблем. Оставшиеся 25% - это бывший Альянс и пара банков, мы решаем их вторым траншем в Т250 млрд. Возникает вопрос, а не появляются ли новые плохие кредиты? В 2013 году потребительское кредитование выросло на 100%. Речь шла опять же о 4-5 банках. Мы сказали - беззалоговые портфели банков не могут расти больше чем на 30%, взвешивание рисков увеличено до 150%, и отношение платежей к доходам заемщика не должно превышать 50%. Это привело к тому, что в 2014 году рост потребительского кредитования снизился до 7,9%. Потребительское кредитование краткосрочное на 6 месяцев и на 12 - пока мы не наблюдаем существенного ухудшения портфелей ни в одном из банков. Если вернуться к корпоративному сектору, то МСБ поддерживается за счет рефинансирования институтов развития. Что касается других корпоративных заемщиков, то тут есть проблемы, но есть простое правило - необходимо больше кредитовать, и тогда за счет нового портфеля будет происходить снижение уровня проблемных кредитов. Мы следим за каждым банком и не видим, чтобы кто-то, ни с учетом старых, ни с учетом новых проблемных активов, не выдержал этой нормы об уровне NPL не выше 10%. Если кто-то не выдержит, то это уже отдельный разговор, поскольку это уже пруденциальный норматив с 1 января 2016 года, а мы оцениваем, выполняются ли он или нет. Если они не выполняются, теоретически возможно заключение соглашения о сроках, в которые вы будете их выполнять. Но для рынка это будет очень нехороший сигнал: “плохо работаете, неправильно выдаете кредиты, а может, у вас коррупция”? “Может быть, вы выдаете кредиты самим себе, а потом не возвращаете”? Это очень простая схема, в рамках которой банки либо наводят порядок, либо не наводят.

“Мы спокойны, но это не повод расслабляться, а возможность подготовиться к будущим вызовам”

На самом деле мы страна, в наибольшей степени подготовленная на постсоветском пространстве к внешним шокам. Когда “100 шагов” будут осуществлены, тогда риски уменьшатся. Поскольку повышение конкурентоспособности происходит не под воздействием монетарной политики, а внутренних структурных реформ. Решение, которое было принято о “100 шагах”, и в том числе внутри них - финансовый центр и привлечение инвесторов, независимый финансовый суд, английское право, безвизовый режим “открытое небо” в Астане - это набор ключевых структурных реформ. И вообще, курс правительства на приведение всех реформ к стандартам ОЭСР - это и есть ответ на кризис. Мы понимаем, что сейчас можем быть спокойны, но это не повод расслабляться, а возможность подготовиться к будущим вызовам.