Понятно, что речь идет лишь о начале экспертного обсуждения каких-то ранних стадий союза, которые не должны предусматривать быстрого появления единого эмиссионного центра и общего центрального банка по примеру европейского. Тем не менее считалось, что любое движение в эту сторону может начаться, а может и не начаться лишь в довольно отдаленной исторической перспективе. Актуальность идее придают события последних месяцев, связанные с ослаблением рубля и сложностями, возникшими в связи с подешевевшим российским импортом и снижением конкурентоспособности при поставках на российский рынок в казахстанской и белорусской экономиках. Очевидно, консультации о создании валютного союза не могут быть непосредственной альтернативой необходимости курсовых корректировок либо административных ограничений на российский экспорт, невозможных в рамках ЕАЭС, а скорей какой-то концептуальной долгосрочной альтернативой. Причем в течение нескольких последних лет стороной, говорившей о необходимости валютной координации, был скорей Казахстан. Можно вспомнить многочисленные высказывания на эту тему экс-председателя Нацбанка Григория Марченко вместе с упоминанием о разности подходов, менее свободном движении курса в Казахстане и уже в тот момент большей волатильности на российском валютном рынке и отсутствии какого-либо встречного движения со стороны российских монетарных властей. В прошлом году традиция была продолжена действующим руководством Нацбанка. Преобладающим представлением было то, что, учитывая высокий размер российских ЗВР, ослабления российского рубля в масштабах, которые бы создавали девальвационное давление на тенге, ожидать не стоит, поскольку рубль не будет ослаблен в масштабах, которые способны вызвать серьезное социальное напряжение. Уровнем, при котором ослабление рубля могло начать “давить” на тенге, был курс в 42-43 рубля за доллар, и такой масштаб ослабления оценивался как практически нереальный (справедливости ради надо сказать, что в тот момент цены на нефть находились на высоком уровне). После того, как рубль был обесценен гораздо более сильно, чем до считавшихся критическими 43 рублей за доллар, но еще до “черного вторника” на российском валютном рынке, глава Нацбанка Кайрат Келимбетов заговорил о том, что российская экономика, находящаяся под санкциями, с высоким уровнем внешних долгов, без доступа к рефинансированию, и рубль больше не должны выступать какими-либо ориентирами в курсовой политике, поскольку прямые параллели вряд ли корректны.

Весь этот андеграунд объективно выглядит очень своеобразной стартовой площадкой для начала консультаций даже для какой-либо ограниченной модели валютного союза, потому что сторонам необходимы были бы слишком большие усилия над самими собой. В то же время драйвером типичного казахстанского кризиса за последние 15 лет всегда было достаточно резкое ослабление рубля. Иногда в качестве вариаций, как в конце 2008 и 2009 годов, можно было видеть не резкое, а плавное ослабление, сопровождающееся спекулятивными атаками на средства, полученные от государства в рамках антикризисных программ. Получение в результате создания валютного союза какой-то большей предсказуемости большой и ключевой для Казахстана соседней экономики и даже какие-то рычаги влияния в случае создания работающих механизмов внутри валютного союза было бы, конечно, очень большим плюсом. Второй и не меньшей позитивной мотивацией могла бы стать большая предсказуемость политики на внутреннем валютном рынке. Появление обязательств на межгосударственном уровне, если хватит политической воли их выполнять, заметно снижало бы возможности принятия каких-то субъективных персональных решений, связанных с курсом национальной валюты. Наверное, все же валютный союз будет содержать обязательства о недопустимости слишком резких колебаний курса и ограничениях на минимальные и максимальные объемы инвестирования резервов для поддержания стабильности. Конечно, валютный союз с Россией, только что пережившей коллапс на собственном валютном рынке, вряд ли идеальное решение для разрешения кризиса доверия, но, как ни странно, все же принятие на себя каких-то международных обязательств даже в этом формате в среднесрочном периоде могло бы стать каким-то фактором, работающим на рост доверия. Принятие каких-то болезненных решений в казахстанской экономике всегда традиционно смягчается ссылками на то, что это следствие проблем в российской экономике, и в большинстве случаев это действительно так. На недавнем расширенном заседании Кабмина Президент Назарбаев, однако, отметил, что связывать проблемы казахстанского бизнеса с существованием Таможенного союза - полный “дилетантизм”. Возможно, та же логика в той или иной степени будет применима и к валютному союзу, хотя очевидно, модель перехода к инфляционному таргетированию вряд ли будет освобождена от давления внешних обстоятельств.

Едва ли не главным минусом объединения, помимо доминирования России, в силу несопоставимости масштабов экономик является уровень готовности политических элит принимать решения, вырабатываемые межгосударственными институтами. Еще прошлым летом считалось, что наиболее быстро созданным общим рынком внутри ЕАЭС может быть электроэнергетический. Недавно, однако, последовала корректировка от Беларуси, считающей, что торопиться с объединением не стоит, и появление общего электроэнергетического рынка может быть отложено всего-навсего до середины 20-х годов. Наименее конкурентоспособными считались как раз белорусские электростанции, работающие на импортируемом газе. Эксперты сомневаются также в отсутствии какой-либо политической составляющей и объясняют следованием чистой макроэкономике выделение траншей антикризисного фонда ЕврАзЭС. Пока налицо, безусловно, интеграция на основе интересов, а не ценностей. Мотивацией для России является скорей внутриполитическая ситуация и геополитика, чем экономика. Поэтому можно не сомневаться, что процесс консультаций, связанных с созданием валютного союза, будет долгим, упорным, и все стороны в этом процессе сумеют блокировать наиболее болезненные для себя положения, но от идеалов, предусматривающих транспарентность политик и отсутствие предпосылок для валютных войн, может остаться очень немного.