Сейчас, после кризиса 2007-2008 годов, все стали экономить. Экономить стали люди, компании и государства, и это запускает спираль подавления спроса в экономике, что есть не очень хорошо. Существует точка зрения, что порой таким образом провоцируется дальнейшее углубление кризиса. Так что общая экономическая ситуация может отразиться на планах правительства по решению долговых проблем. Хотя считаю, что степень проработанности предлагаемых решений достаточно высокая, все ожидали, что осенью в мажилисе будут приняты решения, которые могут решить ряд вопросов, связанных с налогообложением. Насколько нам известно, эти процессы идут. Президент обозначил их как первоочередные, и мы надеемся, что этой осенью эти решения будут приняты и откроют дорогу для анонсированных государственных программ.

- Если встать на сторону оппонентов программ, нет ли опасности в том, что если сейчас программы будут форсироваться, спрос на продукцию предприятий окажется ограниченным, и их идея будет в определенной степени дискредитирована?

- Это интересный вопрос. Во- первых, у нас банки не финансируют экспортный сектор. Банки в основном кредитуют потребительский сектор, МСБ. То, что связано с ежедневной жизнью людей. Компании, работающие в этих секторах - наши клиенты. Возможно сокращение экспорта, но на заемщиках банков изменение внешнеэкономической конъюнктуры напрямую не скажется.

- То есть внутренний спрос не снизится?

- Да, внутренний спрос более или менее стабилен. Тем более что Таможенный союз дает новые возможности в части экспорта казахстанских товаров. И посмотрите, у нас достаточно высокая инфляция. Цены на продовольствие и другие товары растут. По-моему, это свидетельство того, что возможности для внутреннего производства достаточно высоки.

- В рамках программы оздоровления крупных предприятий государство планировало дотировать кредиты. Условием было то, что вклад государства, кредиторов и инвесторов должен быть примерно сопоставим. Насколько это будет интересно инвесторам в нынешней ситуации?

- Давайте вспомним суть программы. Идея была в том, что у ряда предприятий образовались проблемные долги. И мы с помощью привлеченных консультантов должны определить, какую часть долга предприятие способно обслуживать в нормальном режиме. Допустим, что это 70% от всей суммы долга. Предполагалось, что заем предприятия должен быть реструктуризирован таким образом, что на 70% это должен быть кредит с нормальной коммерческой ставкой, скажем, не более 12% годовых. Из них 7% обслуживает само предприятие, а 5% дотирует государство. То есть для банка кредит превращается в нормально обслуживаемый, для предприятия снижаются расходы по обслуживанию этого кредита. Оставшиеся 30% долга, как планируется, должны быть конвертируемы в ценные бумаги этого предприятия. То есть в долговые обязательства с правом конвертации через определенный срок в акции этого предприятия. Таким образом, определяется период реабилитации - три или пять лет, в течение которых предприятие получает возможность войти в график и нормально работать. Но в то же время для собственников предприятия сохраняются стимулы для того, чтобы, во-первых, погасить этот кредит. Во-вторых, выкупить ту часть долга, которая конвертирована в долговые обязательства. Потому что если это не будет сделано и если предприятие не выполнит тот план, который оно заявляло на момент реструктуризации, обязательства могут быть конвертированы в капитал, и предприятие сменит собственника. Я считаю, это нормальное справедливое решение, которое дает собственникам предприятий последний шанс. Но при этом банки условно на 70% получают стандартный кредит, на 30% они обязаны создать провизии. Но это убытки в размере 30%, а не 100% долга, на которые мы должны были бы создать провизии, если начинать процедуру банкротства и реализации активов. В этом основная идея, и она, на наш взгляд, жизненная и позволила бы многим средним предприятиям вернуться в нормальный производственный цикл. Мы могли бы говорить о восстановлении какой-то части экономики. Сейчас у нас средний уровень NPL, по нашим данным, около 30% по сектору. Все это неработающие активы, у нас, например, залоги на продажу сегодня составляют около Т50 млрд. Это около полутора тысяч квартир, какие-то промышленные базы, оборудование и так далее. То есть это активы, которые выведены из хозяйственного оборота и лежат мертвым грузом. Их надо запускать.

- А если цены на недвижимость будут серьезно корректироваться, это может каким-то образом серьезно повлиять на антикризисные программы?

- В антикризисной модели упор делается не на стоимость активов, а на будущий cash flow, то есть на будущий финансовый результат предприятий. Это больше вопрос фиксации убытков. Мы применяем разные схемы, в том числе продажи в рассрочку таких залогов. В каких-то вещах идем на диcконтирование стоимости. Но это зависит от конкретной ситуации, от стоимости залогового обеспечения и экономической выгоды для банка. К чему это приводит? Либо к убыткам, либо к улучшению финансового результата банка.

- То есть все же какие-то специализированные дополнительные инвесторы в рамках этой антикризисной программ не столь нужны?

- В мире есть различные примеры практики того, как это делается. Есть коллекторские компании, которые покупают проблемные долги с определенным дисконтом. Но сейчас у нас в Казахстане, насколько мне известно, нет таких коллекторов, которые готовы работать на условиях выкупа активов. Есть коллекторские компании, которые работают за процент от стоимости. Для банков любые способы возврата стоимости проблемных кредитов приемлемы. И продать кредит, и отдать его агентству, чтобы оно работало над возвратом вместе с банком, нанять какие-то юридические компании, перепродать долг - все банки этим занимаются в той или иной степени. Но мне кажется, что для того, чтобы наш несырьевой бизнес задышал, нам нужно решать проблему расчистки долгов. Если раньше для банков в большей степени основными были проблемы ликвидности и рефинансирования своих обязательств, то сейчас это в большей степени проблема плохих кредитов.

- Будет ли объективным отбор кандидатов для участия в таких программах?

- Отбор будет объективным, потому что прописаны механизмы, и они достаточно публичны. Все решения принимаются посредством коллегиальных органов. Плюс кандидаты обсуждаются достаточно широко и открыто, и привлекаются консалтинговые компании, которые разрабатывают план оздоровления, и этот план потом защищается в уполномоченных органах, и, я думаю, там исключены какие-то варианты попадания тех, кому это не положено или не нужно. Критерии отбора этих компаний достаточно жесткие.

- Если говорить о планах оздоровления финансового сектора, фонде стрессовых активов-2 и компаниях, которые будут управлять проблемными активами, связанными с недвижимостью, то насколько на них может сказаться волатильность на финансовых рынках?

- О фонде стрессовых активов мы долго и много говорим, но пока он еще не запущен. То есть все упирается в изменения налогового законодательства. Нестабильность на финансовых рынках в любом случае может внести коррективы в планы. Потому что может быть существенно ограничена расходная часть бюджета и выделение средств на эти цели. Это безусловно. В этом я вижу определенную угрозу. Есть такая неприятная фраза, которую сказал экс-министр финансов России: “…если нефть будет в диапазоне $40-60 за баррель, то России денег хватит всего на год”. Возможно, это пессимистический взгляд, но принадлежащий очень авторитетному финансисту, который знает, о чем говорит.

- По-вашему, проблемные компании из несырьевого сектора сейчас ждут начала программы, связанной с дотированием ставок по кредитам?

- Думаю, у каждой компании свои планы. То есть нельзя сказать, что программа правительства - это панацея для решения всех проблем. Это было бы неправильно, в каждой компании есть собственники и менеджеры, которые должны принимать решения. И для них поддержка правительства - это лишь один из способов решения проблемы, как и у всех, у них должны быть планы. Должен быть план “А” и должен быть план “Б”.

Н. Д.