Изначально переговорная позиция казахстанской стороны состояла в том, что создание единого экономического пространства должно предусматривать равный доступ компаний всех стран к транспортной инфраструктуре. Этого на данном этапе, однако, добиться не удалось, вообще пока интеграция в рамках Таможенного союза идет не по пути создания каких-то институциональных основ (исключения редки, одним из них можно считать Антикризисный фонд, направленный, правда, в основном на страны, входящие в ЕврАзЭС, а не в Таможенный союз, выстраиваемый в соответствии с практикой международных финансовых институтов), а договоренностей на индивидуальной основе. Стремление Казахстана сразу получить все в виде институционализированного доступа к транзиту, возможно, было сознательно завышенной переговорной позицией, позволившей в итоге добиться компромисса в виде получения адекватной цены. Расхождения, однако, выглядят не одномоментными и не “транзитными”, и очевидно, отражают и неполное совпадение интересов, и определенную разность в идеологических подходах, проявлявшуюся и ранее. Можно вспомнить споры вокруг первого на российском пространстве полунегосударственного нефтепровода КТК, причем российская позиция по поводу трубопровода заметно ужесточалась по сравнению с первоначально достигнутыми соглашениями в конце 90-х, разногласия по поводу создания банка качества нефти, различиями между внутренними и транзитными железнодорожными тарифами и отсутствии возможностей транзита более дешевой, чем российская, электроэнергии, по федеральным электросетям. Отсутствие прогресса по последнему из этих вопросов заставило таки Казахстан осуществить масштабный инфраструктурный проект в виде строительства новой ЛЭП на запад страны, осуществляемого компанией “Батыс Транзит”. Он начал осуществляться задолго до создания Таможенного союза, но если бы существовало убеждение, что институциональный подход к интеграции на постсоветском пространстве победит и электроэнергия потечет свободно, вероятно, последовали бы какие-то корректировки. Это неполный перечень только разногласий, ставших публичными, при том, что очень хорошие отношения на политическом уровне сглаживают их остроту и предание гласности. При этом Россия испытывает возможно намного более серьезные проблемы, связанные с регулированием энергетического транзита не на постсоветском пространстве, а на европейском рынке, где проводится принцип разделения добывающего транзитного и дистрибуционного бизнеса на газовом рынке. Эти разногласия обсуждались на прошлой неделе российским Премьером Путиным и председателем Еврокомиссии Мануэлем Баррозу, и крайне любопытно, удовольствуется ли сама Россия компромиссом в виде “адекватной цены” на границе европейской энергосистемы. Очевидно, для того, чтобы принять в каком-либо виде институциональный подход, России необходимы были бы очень серьезные внутренние изменения, связанные с реформами “Газпрома” и допуском независимых производителей к газовым сетям. (Казахстанский нефтегазовый холдинг КМГ также вряд ли соответствует европейским конкурентным стандартам.) Сохранение монополии оказывается настолько важным, что “Газпром” приобрел крупнейшее газовое Ковыткинское месторождение, по поводу которого ранее говорилось, что оно совсем не привлекательно с экономической точки зрения. Другой покупатель, приобретший месторождение и возможности экспорта газа в Китай, по оценкам российского “Коммерсанта”, неизбежно поставил бы через некоторое время вопрос об отмене транзитной монополии.

Главным опасением стран постсоветского пространства в отношении России остается, однако, возможность использования своих энергетических ресурсов и транзитного потенциала в качестве средства геополитического давления. Острые конфликты с Украиной и Белоруссией явно не добавляют России вистов в качестве партнера по экономической интеграции. И исчезнуть все эти фобии могли бы прежде всего, если бы существовал какой-то унифицированный подход к транзиту в рамках ЕЭП. Это, кстати, могло бы быть предъявлено российской стороной в качестве модели, например, для Украины или каких-то стран ЕС и соответствовало бы принципу “начни с себя”. Появление такой универсальной модели, наверняка, кстати стимулировало бы межстрановые инвестиции стран - участников единого экономического пространства, которые сейчас происходят крайне тяжело. Неизвестно, насколько, однако, на самом деле возможность таких инвестиций будет допускаться властями разных стран на постсоветском пространстве - опять-таки из-за существующих геополитических опасений. Непонятно, в какой степени плюсы для казахстанского крупного бизнеса, называвшиеся многими экспертами в качестве основной мотивации для вступления в Таможенный союз, пока покрывают потери каких-то других секторов. Тем не менее, несколько лет назад, до создания Таможенного союза и приближению к ЕЭП, само обсуждение свободного доступа к транзиту казалось чистой абстракцией.

Николай ДРОЗД